Крымская война

Исторические заметки, 05.11.2011

Кроме сдачи Севастополя Крымская война у тех, кто что-то про неё читал, ассоциируется с казнокрадством в интендантских службах и скверным снабжением. Если кто не читал, вот, характерный отрывок из труда академика Е. Тарле "Крымская кампания 1854-1855":

Лично честный человек, Меншиков прекрасно знал, какая вакханалия воровства происходит вокруг войны, знал, что солдаты либо часто недоедают, либо отравляются заведомо негодными припасами. Знал и грабителей, даже изредка называл их по фамилии, но не все ли равно? Грабителей так много, что не стоит и возиться. "Из доставленных нам сухарей одна партия положительно никуда не годится; но так как между счетчиками магазина, с одной стороны, и полковыми, с другой, произошла стычка, то мне пришлось бросить розыски", - писал он осенью 1854 г. Матросы и солдаты всегда интересовали Меншикова так мало, что он по своей инициативе почти никогда и не осведомлялся, что они едят и вообще едят ли они.
Всячески силящийся оправдать Меншикова его адъютант, панегирист Панаев приводит единственный случай, когда Меншиков хотел было позаняться этим любопытным вопросом, - и вот что из этого вышло.
"Возвращаясь по линии резервов, мы застали в последнем резерве ужинавших солдат: они черпали из манерок какую-то жидкость, похожую на кофе, вылавливая в ней кусочки, черные, как угольки. Эта похлебка обратила на себя внимание князя; он приветствовал людей обычным пожеланием "хлеба-соли", пристально посмотрел на кушанье и проехал мимо, приказав мне слезть с лошади и попробовать пищу.
Я исполнил приказание князя и крайне удивился, когда отведав увидел, что это был не кофе, а вода, окрашенная сухарями последней приемки. Определить вкус этой жидкости было невозможно, она пахла гнилью и драла горло. Догнав главнокомандующего, я доложил ему о том, чем питаются солдаты. Его как бы передернуло, и он почти вскрикнул: "Ах, это, верно, из Южной армии нам прислали те самые сухари, которые во множестве были забракованы войсками Горчакова. Интендантство сбыло их ко мне, и то, что мы давеча видели с тобой, был не тютюн... а те же несчастные сухари"".
"Стиснув зубы, Меншиков погнал лошадь через кусты в рытвины напрямки домой". Меншиков отправил Панаева к генералу Липранди: "Поезжай к Липранди и попроси его научить меня, что мне делать с этими негодными сухарями? Липранди - человек практичный и бывалый: авось что-нибудь придумает, а я растерялся. Как, целая армия должна есть гнилушки!"
Этого Павла Петровича Липранди не следует смешивать с Иваном Петровичем, исполнявшим шпионско-провокаторские функции при министерстве внутренних дел Перовского и "открывшим" дело Петрашевского. Павел Петрович был из числа немногих дельных генералов и притом не только был лично честен, но даже в 1844 г. был награжден "за особую заботливость об улучшении солдатского быта и за составление правил, относящихся до продовольствия нижних чинов".
И вот что Липранди ответил: "Видел... я эти сухари: съедят! Скажите князю, чтоб он не беспокоился и, главное, не примечал бы их, да не подымал истории. Других нет: на нет и суда нет! Солдаты видят, чего стоило и эти-то сухари привезти: они не жалуются. Не надо показывать и виду, что вы их жалеете. Ну, как-нибудь подправим; в ротах это сделают... И я вам скажу: чем солдат голоднее, тем он злее; нам того и нужно: лучше будет драться..."
Когда эти речи были доложены Меншикову, князь мигом успокоился и сказал "с грустной улыбкой": "Липранди прав, истории затевать не надо. Заменить этого провианта нечем, поневоле приходится его есть. Но какую же штуку сыграло со мной интендантство Южной армии: ловко же оно воспользовалось нашей крайностью!"
Так этой "грустной улыбкой" светлейшего князя дело и кончилось. Совесть не подсказала Меншикову, что интендантская "ловкость" ведь именно в том и заключалась, чтобы подсунуть ему, плотно окруженному ворами и взяточниками, ту совсем уже зловонную гниль, которую отказался принять командовавший Южной (Дунайской) армией Горчаков, все же не так возмутительно потакавший грабителям.
Деньги, отпускавшиеся миллионами, разворовывались по дороге, и то, что доходило до роты, получалось с огромным опозданием. Между интендантами и полковым начальством, пишет очевидец, "установился невысказанный, но всеми понятый договор: не требовать от интендантства фуража в натуре и за это пользоваться выгодами от ненормально возвышаемых цен, кто как умеет и у кого насколько хватит совести. Но и эта паллиативная мера принесла только зло и никакой пользы. Командиры действительно не требовали более от интендантства фуража в натуре, но зато и лошадей почти вовсе перестали кормить".
Полнейшая, абсолютная безнаказанность была при князе Меншикове гарантирована всем ворам, взяточникам, казнокрадам.

Ну и вообще традиционно слово "бардак", когда речь идёт о сравнении Запада и России, относится к России - по умолчанию подразумевается, что уж у них то там на Западе всё по другому.

А вы никогда не задумывались над тем, почему англичане и французы, взяв Севастополь, не решились оккупировать весь Крым, и отторгнуть его от России? А потому что бардак - он везде, а не только у нас.
Вот цитата из английского автора:

David Ross. England: History of a Nation. 2006, P. 223-225

В марте 1854 г. правительства Британии и Франции, впервые объединившись в коалицию, объявили войну России, вторгшейся в одряхлевшую Османскую империю, после чего в Чёрное море были направлены армия и флот, в конечном счёте объединившиеся с французами под стенами Севастополя. Пальмерстону, главному стороннику войны, повезло в том, что он не принимал в ней прямого участия в её первые катастрофические годы. Поколение относительного мира привело к тому, что администрации приходилось заново учиться руководить войсками и снабжать их – за счёт сражающихся армии и флота. Хуже того – генералы не знали, как вести эту войну. В Крыму не появился свой Веллингтон, хотя там и встречались отдельные отважные командиры, такие как сэр Колин Кэмпбелл с его «Тонкой красной линией», или более идиотская храбрость лорда Лукана и бессмысленной «Атаки легкой кавалерии».
В январе 1855 г. британский командующий лорд Раглан докладывал, что 13 000 из его солдат больны и лишь 11 000 способны сражаться. Газеты описывали чудовищные подробности халатности и некомпетентности, приведших к подобному положению. Премьер-министр лорд Абердин ушёл в отставку, а его место вновь занял Пальмерстон, добавив свою личную энергию к всеобщему осознанию того, что победа требует планирования, обеспечения и борьбы. В марте 1856 г. Парижский мир в конце концов подтвердил победу Британии и Франции, хотя выгоды от этой войны были неясны. Возможно, более ясным было странное равнодушие англичан к армии. Хотя потребность в военной реформе была более чем очевидна, никаких действий в этом направлении не предпринималось ещё двенадцать лет.

А вот цитата другого английского автора, Кристофера Хибберта, из его книги "Крымская кампания 1854 – 1855 гг. Трагедия лорда Раглана":

«Армия, – докладывал Раглан герцогу Ньюкаслскому, – испытывает ужасные лишения, поэтому необходимо, чтобы полки были укомплектованы полностью». Полковник Джослин писал домой: «Отправляясь из дома в Крым, гвардия насчитывала в своем составе около 2500 человек и еще 1500 человек усиления. К концу 1854 года у нас осталось всего 900 солдат, годных к службе». Спустя еще два месяца полковник Джослин написал: «Гвардейская бригада практически перестала существовать». После Инкермана полковнику пришлось присутствовать на похоронах 12 молодых офицеров гвардии. В начале февраля на смену отправленному обратно в Лондон с нервным срывом, истощенному болезнями герцогу Кембриджскому прибыл лорд Рокби. По его словам, «бригада представляла собой жалкое зрелище». Он собрал офицеров, намереваясь зачитать им письмо королевы, но, увидев, как мало их осталось и какие у них изможденные лица, новый командир расплакался.

Солдаты прибывшего по настоятельным запросам Раглана подкрепления через несколько дней заболевали и умирали, «как больные овцы». Отправляя 13 декабря очередное послание герцогу Ньюкаслскому, Раглан заметил, что ему очень хотелось бы порадовать командование известием, что армия здорова, однако в действительности все совсем не так. В 46-м полку умерли 102 человека; в 9-м полку менее 300 человек способны носить оружие, а «болезни вносили страшное опустошение в ряды вновь прибывающих».

Тремя днями ранее один из старших офицеров 1-й дивизии, стоя перед румяными здоровяками из состава пополнения, мрачно размышлял: «Что будет с ними через месяц? 40 человек из предыдущей партии умерли, не выдержав здесь и трех недель». Он решил в первый месяц не отправлять пополнение в траншеи, дав им время «на акклиматизацию». Полковник Томлин рассказывал, как, прибыв в Крым, рекруты из пополнения на коленях умоляли отправить их обратно в Англию. Он сделал бы это с удовольствием, если бы имел такую возможность, поскольку от новичков все равно было очень мало проку. Они прошли всего лишь краткий курс подготовки и «вряд ли были способны отличить винтовку Минье от теодолита». Как они будут воевать, размышлял капитан Клиффорд, глядя на их испуганные молодые лица. Он получил ответ на этот вопрос через несколько дней, когда лично наблюдал, как один из новичков в ужасе кричал: «Бегите, ребята! Русские наступают!»

Пополнения было немного. Может быть, и к лучшему. После того как в Лондоне стали рассказывать ужасы о сражении под Инкерманом, не многие хотели бы отправиться воевать в Крым. Энтузиазм первых военных дней сошел на нет. 25 января газета «Таймс» опубликовала большую статью, в которой выступала против ведения войны под таким некомпетентным командованием. «Если правительство и палата общин продали интересы нации аристократии, а через аристократию врагам, это их дело. Но в таком случае «Таймс» умывает руки. У газеты не остается другого выхода, кроме как выступить с протестом против продолжения войны, мероприятия, которое не может привести ни к чему, кроме разрушений и несчастий».

Люди неохотно шли в армию, которая, по мнению газет, из-за неэффективного руководства вымирала от голода и болезней.

И это, к сожалению, было горькой правдой.

Согласно уставу, каждый солдат ежедневно должен был получать за казенный счет 1 1/2 фунта хлеба или 1 фунт галет и 1 фунт свежего мяса или солонины. Все остальное необходимое ему продовольствие солдат должен был покупать за собственные деньги. Лорд Раглан, сознавая, что такая система неэффективна в Турции и, в особенности, в Крыму, приказал добавить к солдатскому рациону 1 унцию кофе и 3 1/4 унции сахара, за что из жалованья вычиталось по 1 пенни. Затем он отдал распоряжение увеличить рацион на 2 унции риса или ячменя, еще 1/2 фунта мяса, а также 1/4 пинты крепких спиртных напитков. Но трудности с транспортом сделали выполнение приказов командующего невозможным. Солдаты иногда по три-четыре дня не имели другой еды, кроме галет. Мясо, которое удавалось доставлять примерно один раз в десять дней, «едва ли было съедобным». В дни Рождества солдатам полковника Белла вообще не выдали никакой еды. «Я был вне себя от ярости, – писал он в дневнике, – к концу дня тыловики привезли немного мяса. Слишком поздно! У нас не было ни огня, ни посуды, чтобы его приготовить!»

Многие солдаты страдали отсутствием аппетита и даже в те дни, когда продовольствие доставлялось в полном объеме, были слишком истощены и утомлены, чтобы явиться за своей порцией. Их больше заботили кофе и ром. Они жарили кофейные зерна во всем, что можно было приспособить для этого.
...
...
К началу второй недели февраля в лагерь англичан пришла цинга. Солдаты не могли есть галеты шатающимися в кровоточащих деснах зубами. Им приходилось долго размачивать сухари в воде. Стало невозможно питаться солониной, так как соль разъедала десны. Было принято решение выварить соль из мяса, но сделать это не удалось, так как почти все чайники и котелки были выброшены еще до прибытия на Альму, а кружки оказались слишком малы. Два месяца назад в бухту Балаклавы пришли три парохода с овощами, но большая часть груза быстро сгнила, а отправить в подразделения оставшиеся овощи было не на чем. За борт выбросили более 3 тысяч фунтов овощей. Позднее служба тыла просто отказалась принять груз овощей, поскольку «не получала распоряжения на их доставку». 19 декабря в крымскую армию прибыло 20 тысяч фунтов лимонного сока, который затерялся после выгрузки и был найден намного позже по личному распоряжению Раглана. 29 января он приказал включить этот сок в солдатский паек, но и это распоряжение было трудно выполнить из-за нехватки транспорта.

Поскольку транспортную проблему так и не удалось решить осенью, мало кто верил в то, что это удастся сделать зимой. Почти арктический холод мог на следующий день смениться ураганным дождем. Затем могло последовать несколько вполне теплых дней, пока снова не налетал северный ветер со снегом и не начинались дожди. Отправляясь в Балаклаву по снегу, солдаты часто возвращались обратно по колено в грязи. Как-то, глядя на покрытую снегом землю, полковник Белл посоветовал тыловому офицеру для доставки в лагерь продуктов и топлива воспользоваться санями. Но прошло немного времени, и непроходимая распутица сделала невозможным применение любых транспортных средств, будь то сани или телеги: все утонуло бы в грязи. К тому же во всем лагере едва ли можно было найти хотя бы одно животное, у которого было достаточно сил для того, чтобы тянуть сани или телегу.

То, что осталось от кавалерии, было решено отдать на нужды транспорта. Лошади, которыми так гордились и к которым были так нежно привязаны кавалерийские офицеры, перешли к тыловикам. Однако недели недоедания сказались и на них – и животные были очень слабы. «Мое подразделение превратилось в команду грузчиков», – писал матери капитан Шекспир.

2 декабря из Константинополя прибыли вьючные лошади, но уже к 5 января они стали во множестве умирать.

К концу января дорога из Балаклавы превратилась в «тропу смерти». Лошади одна за другой ложились в грязь и тихо умирали. Пока солдаты ходили за помощью, группы зуавов или голодных турок успевали подскочить к телеге и украсть драгоценный груз. Возвратившись, солдаты не обнаруживали груза, а иногда и телеги. В грязи или на снегу лежали несколько поленьев, немного зерна и труп бедного животного, с которого успевали снять шкуру и срезать почти все мясо.

Ничего удивительного в том, что при таком состоянии дел дальше Севастополя англо-французские войска не пошли.